Княжна Тараканова - одна из самых загадочных женщин в русской истории. Самое интересное в биографии княжны Таракановой - ее запутанность. Никто так и не узнал правды. Подлинное имя этой женщины установить не удалось.

Определение из википедии: " Княжна Тараканова (именовала себя Принцесса Елизавета Владимирская; настоящее имя неизвестно; умерла 4 декабря 1775) - самозванка, «всклепавшая на себя имя», авантюристка, кокетка и «искательница приключений», выдававшая себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и Алексея Разумовского".

Княжна, исходя из дошедших до наших дней описаний ее внешности, была худощавой, стройной и темноволосой, похожей на итальянку. Отличаясь редкой красотой и умом, а также тягой к неумеренной роскоши, авантюристка всегда имела немало поклонников, средствами которых беззастенчиво пользовалась, доводя некоторых до разорения и тюрьмы.

Алексей Орлов, позднее сыгравший в судьбе княжны, пожалуй, самую вероломную роль, характеризовал её следующим образом:

"Оная женщина росту небольшого, тела очень сухого, лицом ни бела, ни черна, глаза имеет большие, открытые, цветом темно-карие, косы и брови темнорусы, а на лице есть и веснушки. Говорит хорошо по-французски, по-немецки, немного по-итальянски, разумеет по-английски, думать надобно, что и польский язык знает, только никак не отзывается; уверяет о себе, что она арабским и персидским языком очень хорошо говорит. Свойство она имеет довольно отважное и своею смелостью много хвалится". 

Ходили слухи, представлявшие княжну то дочерью султана, то знатной полькой, то будущей невестой внука принца Георга Голштинского. Английский посланник при петербургском дворе уже после поимки и заключения самозванки в Петропавловскую крепость объявил Екатерине, будто она дочь пражского трактирщика, английский же посланник в Ливорно, содействовавший Орлову в поимке «княжны», уверял, будто она дочь нюрнбергского булочника. Версии о её происхождении из низов противоречили явно незаурядное образование и воспитание: манеры, такт, знание языков. Также по воспоминаниям современников, она живо интересовалась искусством, прекрасно разбиралась в архитектуре и живописи, рисовала и играла на арфе.

Рассказы же о своем происхождении она постоянно меняла, очевидно, в соответствии со своим очередным «имиджем», и возможно, в действительности сама не знала о нем.

Так или иначе первые следы самозванки обнаруживаются в Киле около 1770 г., откуда она перебралась в Берлин, и в этом городе жила некоторое время под именем фройляйн Франк. После некоей темной истории, в которую она оказалась вовлечена, девица Франк переехала в Гент, где звалась уже фройляйн Шель. Здесь она познакомилась с сыном голландского купца по фамилии ван Турс, которого довела почти до разорения своей неуемной тягой к роскошной жизни и удовольствиям. Преследуемая кредиторами, в 1771 г. она перекочевала в Лондон вместе со своим возлюбленным, бросившим ради нее законную супругу. Известно, что кроме денег ван Турса она располагала средствами, поставляемыми неким неизвестным. В Лондоне самозванка жила под именем мадам Тремуйль.

Весной 1772 г. новые и старые кредиторы начали их донимать и здесь, после чего ван Турс (сменив имя на «барон Эмбс») бежал в Париж. Три месяца спустя к нему присоединилась «княжна» в сопровождении нового воздыхателя барона Шенка, пользовавшегося весьма сомнительной репутацией. Поселившись в 1772 г. в Париже, она назвалась принцессой Владимирской. Согласно этой версии, она происходила из богатого русского рода князей Владимирских, воспитывалась у дяди в Персии, а по достижении совершеннолетия приехала в Европу с целью отыскания наследства, находившегося в России. (Именем «княжны Таракановой» она никогда не пользовалась). Полагают, что к этому новому превращению был причастен князь Михаил Огинский, польский посланник при версальском дворе.

Здесь она завлекла в свои сети престарелого маркиза де Марина и наконец графа Рошфора де Валькура, гофмейстера при дворе князя Филиппа Фердинанда Лимбургского, причем Рошфор предложил ей руку и сердце, на что княжна охотно согласилась. Однако же, в начале следующего 1773 года её и здесь начали донимать кредиторы, при чем Эмбс и Шенк попали в долговую тюрьму, ей же ничего не оставалось, как вновь бежать. Переехав сначала в деревню неподалеку от Парижа, она, вместе со своей свитой, а также Эмбсом и Шенком, выпущенными на свободу под поручительство маркиза де Марина, отправилась во Франкфурт. Однако, кредиторы нашли её и здесь.

Во Франкфурте для самозванки все складывалось весьма плачевным образом: вместе со своей свитой она была выдворена из гостиницы, ей грозила тюрьма. На этот раз ей пришел на помощь сам князь Лимбургский, прибывший в город вместе с Рошфором из-за тяжбы с курфюрстом бранденбургским Фридрихом Вторым, который якобы нарушил державные права Лимбургского князя. Здесь же, встретившись с «княжной», 42-летний князь влюбился в нее, немедля уладил дела с кредиторами и пригласил к себе в Лимбургское княжество, где княжна могла продолжать веселую и разгульную жизнь. Та в скором времени перебралась в принадлежавший князю замок Нейсес во Франконии, где вела себя как и раньше, тем более, что влюбленный князь предоставил ей возможность едва ли не бесконтрольно распоряжаться доходами с его владений, а своего соперника - Рошфора - заключил в тюрьму как «государственного преступника». Княжна в очередной раз переменила имя, назвавшись «султаншей Али-Эмете или Алиной (Элеонорой)», принцессой Азовской. Здесь она завела свой двор и даже учредила орден «Азиатского креста». Отдалившись от прежних поклонников, Алина всерьез решила женить на себе Лимбургского князя. Для того на неизвестно каким образом появившиеся средства она помогла ему выкупить графство Оберштейн, в котором сама же стала неофициальной хозяйкой. Чтобы окончательно привязать к себе князя, она пугала его своим возможным возвращением в Персию и объявила о беременности. В июле 1773 г. он таки сделал ей официальное предложение.

Впрочем, конференц-министр трирского курфюрста фон Горнштейн, по-видимому, вполне доверявший «султанше», все же заметил князю, что стоило бы потребовать документы о рождении невесты и настоять на её официальном переходе в католическую веру. В ответ на это «принцесса Азовская» выдвинула первую из версий о своем происхождении, которые в дальнейшем неоднократно менялись:

"Владения (моего отца) были подвергнуты секвестру в 1749, и находясь под ним двадцать лет, освобождены в 1769 году. Я родилась за четыре года до этого секвестра; в это печальное время умер и отец мой. Четырехлетним ребенком взял меня на свое попечение дядя мой, живущий в Персии, откуда я воротилась в Европу 16-го ноября 1768 года". 

Имя отца самозванка предпочла не называть, объявив впрочем себя подданной Екатерины, владеющей Азовом на правах вассального подчинения. Тогда же она объявила своим опекуном российского вице-канцлера и министра иностранных дел князя А. М. Голицына. Стараясь раздобыть деньги, «княжна» пустилась в новую авантюру, начав составлять проект лотереи, к участию в котором желала привлечь Михаила Огинского. Тот же под благовидным предлогом ей отказал.

Князь Лимбургский в это время оказался из-за мотовства своей подруги в достаточно затруднительном финансовом положении, к тому же стараниями фон Горнштейна до него стали доходить известия о прежних похождениях и связях «принцессы Владимирской». Наведённые справки показали, что называя своим «опекуном» князя Голицына, авантюристка беззастенчиво лгала. Это переполнило чашу княжеского терпения, и тот решил расстаться со своей невестой. В ответ Алина (или как её стали в это время звать в официальной переписке с княжеским двором «её высочество светлейшая принцесса Елизавета Владимирская»), засобиралась в Петербург якобы для того, чтобы официально удостоверить свое рождение. За её «опекуна» был на сей раз выдан «один русский путешественник», как полагал Орлов, действительно чем-то связанный с нею, -  Иван Иванович Шувалов.

Однако, вместо того самозванка в октябре того же года перебралась в подаренное ей женихом графство Оберштерн, где стала полной хозяйкой. Здесь же, к удивлению жениха, вместо изучения постулатов католической веры, она стала посещать протестантскую церковь, а также, отдалив от себя всех своих прежних спутников, заменила прислугу, взяв к себе, в частности, Франциску фон Мешеде - дочь прусского капитана, сопровождавшую её вплоть до гибели своей хозяйки в Петропавловской крепости.

Также она рассорилась с женихом и несмотря на то, что фон Горнштейну удалось их помирить, окончательно охладела к князю - ввиду того, что по собственному признанию, «затеяла очень выгодное дело». Как оказалось в дальнейшем, речь шла о притязаниях на российский престол.

Начиная с 1772 г. приверженец Барской конфедерации князь Радзивилл вел закулисные интриги при Версальском дворе, пытаясь склонить Францию оказать помощь полякам против Екатерины и Станислава Понятовского. Один из его представителей, Коссаковский, действовал в Турции. Осенью 1773 года в замке Оберштейн появился ещё один его посланник, приезжавший из Мосбаха и часами беседовавший с хозяйкой с глазу на глаз, никому, однако, не называя своего имени, за что получил у прислуги прозвище «мосбахского незнакомца». Как позднее оказалось, это был небогатый и незнатный польский шляхтич Михаил Доманский.

В результате его хлопот, в декабре того же года появился и устойчиво стал распространяться слух, будто под именем принцессы Владимирской скрывается дочь Елизаветы Петровны и Алексея Разумовского, великая княжна Елизавета (или как её позднее именовали сторонники «её императорское высочество принцесса Елизавета Всероссийская»). Влюбленный князь Лимбургский был, по всей видимости, рад этому известию, при том, что предостерегал невесту против избыточного риска. «Княжна» встретилась с Радзивиллом в Цвейбрюккене в начале 1774 г. Между ними завязалась длительная переписка, в результате чего был выработан план совместных действий.

Согласно этому плану, «Елизавете» следовало отправиться в Константинополь, где вокруг нее должен был сформироваться добровольческий польско-французский корпус, готовый начать военные действия против России. В дальнейшем во главе этого корпуса, ей следовало обратиться с воззванием к действующей российской армии и склонить её на свою сторону. В обмен на помощь, она обязывалась восстановить польское королевство в границах, которые то имело во времена саксонской династии и, свергнув с престола Станислава Понятовского, утвердить в качестве польского короля приверженца конфедерации. План этот был в тех условиях вряд ли осуществим, однако «Елизавета» и её окружение считали иначе.

На это путешествие князь отдал своей невесте последние, оставшиеся у него деньги, в обмен на что «княжна Елизавета» пообещала выхлопотать в Вене императорское разрешение на передачу во владение князю Шлезвиг-Гольштейна, присоединение которого к Лимбургскому княжеству было давним желанием её жениха, тот же дал ей письменные полномочия на ведение этого дела.

13 марта 1774 г. «княжна» покинула Оберштейн в сопровождении жениха, который сопровождал её вплоть до Цвейбрюккена, где дал ещё раз торжественное обещание на ней жениться. В дальнейшем её путь лежал через Аугсбург, где она встретилась с фон Горнштейном и получила от него дополнительную сумму денег на путевые расходы. Затем отправилась в Венецию, где её ожидал Радзивилл. Фон Горншейн, безуспешно пытавшийся убедить князя не ввязываться в опасную авантюру, вновь встретился с «Елизаветой» в Зусмаргаузене, и, передав ей от имени князя дополнительную сумму, постарался уговорить не продолжать поездку. Претендентка на престол, действительно усомнившись в успехе своего предприятия, дала ему слово в самом скором времени вернуться, но затем, поддавшись уговорам сопровождавших её поляков, решилась все же продолжать путь.

Оказавшись, наконец, в Италии, под именем графини Пинненберг, она остановилась в роскошном доме на территории французского посольства, где завела собственный двор, который постоянно посещали французские и польские авантюристы, рассчитывавшие на будущие выгоды от затеянного «княжной» предприятия.

Вновь испытывая денежные затруднения, «Елизавета» постаралась привлечь Михаила Огинского к составлению проекта «русского внешнего займа», однако осторожный посланник предпочел уклониться от этой чести. Окончательно оставшись без средств, самозваная княжна попыталась взять себе кредит у местных банкиров, обещая в качестве залога якобы принадлежавшие ей в Оберштейне агатовые копи. Однако сумела получить лишь весьма скудную сумму, в результате чего стала торопить Радзивилла с отъездом в Константинополь.

16 мая 1774 г. вместе с самозванкой он сел на корабль. Но им удалось доплыть лишь до острова Корфу, где плохая погода и ветер, постоянно дувший в неблагоприятном направлении, едва ли не вынудили их отказаться от своего намерения. Часть свиты, сопровождавшая «княжну», в частности, сестра Радзивилла княгиня Моравская, предпочла вернуться в Венецию. Княжна же, перейдя на турецкий корабль, все же попыталась достичь Константинополя, но вместо того бурей была выброшена около Рагузы, где и прожила до конца 1774 года. (Ремарка: Дубровницкая республика (хорв. Dubrovacka republika, лат. Respublica Ragusina, итал. Repubblica di Ragusa, Республика Святого Влаха) - город-государство на побережье Адриатического моря, существовавшее с XIV века до 1808 года. Несмотря на то, что подавляющее большинство населения было славянами, общественно-политический строй и правящая элита республики находились под сильным итальянским влиянием, а официальным названием государства было восходящее к латинскому языку Республика Рагуза).

В это же время Алина распространяла уже новую версию своего происхождения, которая звучала следующим образом. Она родилась в 1753 г. от брака Елизаветы и её морганатического супруга, которого она считала «гетьманом всего казачества» - перепутав таким образом Алексея Разумовского с братом Кириллом, и до десятилетнего возраста жила при матери. После смерти последней, Петр, герцог голштинский, которому по уверениям самозванки следовало лишь исполнять обязанности регента вплоть до её совершеннолетия (номинально называясь при том «императором»), был изменнически лишен трона, в то время как новая императрица - Екатерина Вторая полгода спустя после этого события решила выслать соперницу на поселение в Сибирь. Некий священник сжалился над узницей и помог ей бежать и добраться до «Казачьей Донской столицы», где принцессу укрыли сторонники отца. Однако Екатерина обнаружила её и здесь и попыталась извести ядом. Эта попытка провалилась, но, чтобы не подвергать более опасности жизнь наследницы престола, её вывезли в Персию, шаху Жамасу (никогда не существовавшему). Шах дал ей блестящее образование, пригласив из Европы учителей языков и различных наук. Когда принцессе исполнилось 17 лет, он раскрыл ей тайну её рождения и предложил выйти за него замуж. Принцесса, однако же, не пожелала изменить вере своих предков и предпочла вместо того переселиться в Европу, в сопровождении перса Гали, командированного шахом специально для этой цели. На прощание шах снабдил её деньгами и драгоценностями, после чего наследница, переодетая в мужское платье, вернулась в Россию и, в сопровождении верного Гали объехав страну из конца в конец, побывав в Петербурге в гостях у «влиятельных отцовских друзей», отправилась в Берлин, где "раскрылась" Фридриху Второму. Вскоре после этого её опекун, Гали, умер, а принцесса отправилась в Лондон, затем в Париж и наконец прибыла в Италию.

Также самозваная принцесса пыталась убедить всех, кто желал её слушать, будто в России у нее много влиятельных приверженцев, в частности Емельян Пугачёв. В письме верховному визирю она писала, будто на самом деле Пугачев был князем Разумовским, сыном Алексея от первого брака, и ныне прилагал все силы к тому, чтобы возвести на престол «сестру».

Интересно, что для европейцев эта последняя версия звучала несколько иначе. Пугачёв был донским казаком «знатного происхождения», состоявший в свите Разумовского в качестве пажа. Заметив его природный талант и тягу к военному делу, Елизавета якобы отправила «пажа Пугачёва» в Берлин, где тот получил блестящее образование, занимаясь, в частности, математикой, тактикой и военным делом. По смерти Елизаветы, «генерал Пугачев» покинул Берлин, и, пользуясь тем, что искусно умел говорить с простонародьем и легко склонял его на свою сторону, возглавил возмущение в восточных областях империи с единственной целью посадить на престол «законную» наследницу. С тем же был связан и его псевдоним - Пётр Третий, так как подлинный Пётр должен был состоять опекуном при особе принцессы.

Рагузские власти, встревоженные появлением самозванки, дали знать в Петербург российскому министру иностранных дел графу Н. И. Панину, который, как полагают по приказу Екатерины, не желавшей привлекать к «авантюрьере» повышенного внимания, не счёл нужным дать делу официальный ход.

Приблизительно в это время «княжна» обзавелась подмётными «завещаниями» Петра Первого и «матери» Елизаветы Петровны. В последнем предписывалось короновать наследницу «Елизавету Петровну» по достижении последней совершеннолетия и предоставить ей неограниченную власть над империей. Полагают, что к изготовлению подложных документов приложили руку Радзивилл, бывшие в его свите поляки, и, быть может, иезуиты, также пристально наблюдавшие за развитием авантюры.

В это же время отношения между принцессой и Радзивиллом стали заметно портиться. Причиной тому было и высокомерие последней, в качестве «наследницы российского престола» начавшей относиться к владетельному князю свысока, и, в куда большей мере, неутешительные новости, приходившие из Турции и России. Сообщалось об окончательном поражении Пугачёва и мирных переговорах между Россией и Портой, что лишало конфедератов последнего шанса на успех. Противники Радзивилла в самой Барской конфедерации воспользовались этим, чтобы начать против него кампанию интриг. Официальный польский представитель в турецкой столице - Каленский - достаточно успешно хлопотал, чтобы представитель Радзивилла, Калишевский, никоим образом не мог получить для своего господина официальное разрешение на приезд в страну. Сам князь же, поняв наконец, что попал в глупое положение, связавшись с самозванкой, любыми путями пытался покончить с этой историей, сохранив при этом лицо. Вместо того, чтобы передать в немецкие и французские газеты написанные ею воззвания, он уничтожил их.

Сама же принцесса, впрочем, не собиралась унывать, уверяя всех вокруг, будто слухи о поражении Пугачева и мире между Россией и Портой не соответствуют действительности, и последняя, недовольная условиями Куйчук-Кайнарджийских переговоров, обязательно развяжет против России новую войну (это последнее сообщение в какой-то мере соответствовало действительности). Более того, «княжна» была совершенно уверена, или, по крайней мере, уверяла присутствующих, что одно её появление во главе турецкой армии немедленно изменит положение в пользу последней. В собственноручном письме султану Ахмету она пыталась его убедить в том, что ей содействует шведский король Густав Третий (в Европе и в самой России действительно ходили слухи о том, что он состоит в переписке с Пугачёвым; этим слухам в какой-то мере доверяла и сама Екатерина), что на стороне «законной наследницы» выступит Польша, а также будто ей в самое ближайшее время удастся склонить на свою сторону моряков российской эскадры под командованием Алексея Орлова, находившейся в то время в Ливорно. Копия того же письма должна была быть передана верховному визирю. Но Раздивилл, уже окончательно разочаровавшийся в самозванке, приказал Калишевскому перехватить оба послания, что и было сделано.

И хоть мнимая принцесса не унывала,  положение ее было довольно непростым. Заключение мира между Россией и Турцией и окончательный разгром Пугачева сильно поколебали её позиции. В довершение всех бед кончились деньги. Добыть их у почти разоренного своей возлюбленной графа Лимбургского было уже невозможно. Радзивилл же, лишившись из-за ссоры с польским королем своих владений, остался без средств. Он окончательно рассорился с княжной, прямо отказавшись отправить её очередное письмо в Стамбул. Как полагают, нервное потрясение подорвало не слишком крепкое здоровье «княжны», у нее начал развиваться туберкулёз, и некоторое время ей пришлось провести в постели.

Впрочем, она не сдавалась и продолжала писать Никите Панину в Петербург и Густаву Третьему в Стокгольм. Но осторожный Горнштейн, на которого была возложена обязанность переправить оба письма по назначению, не стал этого делать. Более того, прервал всякое общение с самозванкой. Радзивилл в конечном итоге уехал в Венецию. Поляки и французы, ранее оказывавшие почтение «великой княжне», стали прямо насмехаться над ней; в рагузских газетах появлялись пасквили и рассказы о её любовных похождениях. И, наконец, версальский двор отказал ей в помощи, причем сделал это гласным образом, так что посланник в Рагузе - де Риво - принужден был выставить её вон из дома, находившегося на территории консульства. Верность ей продолжал хранить только жених - князь Лимбургский, требовавший, однако, в письмах, чтобы она раз и навсегда изменила свой образ жизни. «Княжна» предпочла разорвать эту связь, при том, что с ней оставались в это время кроме прислуги лишь три поляка - Черномский, Доманский и бывший иезуит Ганецкий, ссудившие её при том определенной суммой денег в расчете на «агатовые копи Оберштейна» и русские императорские сокровища.

Продолжая упорствовать в своих замыслах, самозваная принцесса обратилась за помощью в Ватикан, обещая в случае успеха ввести в России католическую веру. Из Рагузы она отправилась в Неаполь, оттуда же при содействии английского посланника Гамильтона - в Рим, где назвалась знатной польской дамой и вела очень скромный образ жизни, почти не выходя из дому. При этом слухи о том, что она является на самом деле российской великой княжной, путешествующей инкогнито, стали распространяться почти немедленно. Ее здоровье к этому времени было серьезно подорвано. Однако желание соблюдать строгий режим, как того требовал от нее врач Саличетти, немедленно было отставлено, едва Ганецкий достал для нее денег, и «княжна» поспешила вернуться к привычной роскоши.

Незадолго до того умер папа римский Климент XIV, что также мешало планам самозванки. Её попытки связаться с кардиналом Альбани (ходившие по Риму слухи прочили именно ему победу) поначалу не имели успеха, так как он, как участник конклава, вплоть до выбора нового папы должен был оставаться взаперти в Ватиканском дворце. Наконец, в январе 1775 г. Ганецкому удалось связаться с кардиналом; тот же отправил на свидание с самозванкой аббата Рокотани. Аббат ушел от нее совершенно покоренный умом и красотой собеседницы - впрочем, несколько опасаясь, что перед ним не более чем мошенница, желающая таким образом выманить побольше денег. Но в этом его разуверил некий патер Лиадей, служивший когда-то офицером в русской армии. По неизвестной причине Лиадей уверял, будто видел её в Зимнем дворце, и помнил, что её сватали за голштинского герцога. Аббат после этого оставил всякие сомнения, кардинал также выказал интерес к её намерениям.

Здоровье самозваной принцессы между тем продолжало ухудшаться, и все больше времени из-за кашля с кровью и лихорадочных припадков ей приходилось проводить в постели.

Несмотря на это княжна продолжала тайно вербовать себе приверженцев и рассылать письма; вела роскошный образ жизни, что в очередной раз привело её к банкротству и ссоре с иезуитом Ганецким. Оказавшись в отчаянном положении княжна попросила денег у английского посланника Гамильтона, для вящего эффекта открыв перед ним свое «инкогнито». Не желая компрометировать себя связями с самозванкой, тот переслал это письмо в Ливорно к сэру Джону Дику, консулу, а тот немедля передал бумагу Алексею Орлову, до тех пор безрезультатно пытавшемуся напасть на след самозванки.

Орлов немедленно отправил в Рим генерал-адъютанта своей эскадры Ивана Христинека с поручением втереться в доверие к «княжне Владимирской» и любым способом заманить её в Пизу, где в то время находился Орлов.

Прибыв в город, Христинек стал постоянно появляться рядом с домом, где жила «княжна», и говорить с прислугой, сочувственно отзываясь о её предприятии. Приглашенный в конце концов к авантюристке, которая из-за нездоровья вынуждена была принять его в постели, Христинек объявил, что представляет графа Орлова и пригласил её прибыть для переговоров в Пизу, где в то время находилась русская эскадра. В то же время, по приказу Орлова и Гамильтона, её посетил английский представитель в Риме Дженкинс, предложивший открыть «княжне» неограниченный кредит.

Однако, видимо, заподозрив неладное, та отказала обоим; при том, что это начальное сопротивление длилось недолго - за невыплаченные долги «княжне Елизавете» грозила тюрьма. Приняв все-таки помощь Дженкинса, ей удалось выплатить кредиторам 11 тысяч золотых, и, поддавшись уговорам Христинека, уверявшего, что Орлов целиком на её стороне и даже предлагает претендентке вступить в брак, «Елизавета» собралась в Пизу. Кардиналу Альбани она заявила, будто уезжает из Рима, чтобы постричься в монахини, тот же в ответ на просьбу вернуть ей письма и документы ложно уверил будто давно их сжег.

Вот такая история жизни княжны вырисовывается до втупления ее на палубу судна, которое увезет ее в ту самую Россию, о которой столько было мыслей в голове этой оригинальной женщины. Только не трон ждал ее в далекой России, а заточение в каземате Петропавловской крепости. И эта часть истории довольно печальна.

Странно не то, что талантливая самозванка смогла взбудоражить европейские дворы. Странной кажется реакция могущественной российской императрицы на происки одной маленькой женщины из Европы, пусть даже и вбившей себе в голову фантазии о русском троне.

А что если посмотреть на княжну Тараканову не как на политическую авантюристку, а как на незаконную внучку Петра Первого? Может быть, тогда некоторые странности поведения как самой княжны, так и российской императрицы станут более понятными?
В старых повестях, да и в современных статьях, посвященных судьбе княжны Таракановой, приводятся причины, побудившие Екатерину Вторую захватить и доставить в Петербург самозванку, "объявившую себя дочерью императрицы Елизаветы Петровны и претенденткой на русский престол". Она представлялась правительнице опасной из-за ее близости к полякам, которые были недовольны разделом Польши, обращением за помощью к Порте и из-за попыток использовать восстание Пугачева в достижении своих целей.

Но ведь перед тем, как императрица отдала распоряжение графу Алексею Орлову о захвате княжны Таракановой, сторонники авантюристки практически прекратили свою деятельность. Порта была вынуждена заключить с Россией мир, согласиться с потерей Крыма, Молдавии и разрешить российскому флоту плавать по Черному морю. Пугачев был разгромлен и попал в плен. А князь Радзивилл резко изменил к княжне свое отношение, после чего большинство поляков исчезло из ее окружения.

Но самое странное во всей этой истории - категоричность, с которой российская императрица требует захвата уже неугрожавшей ей женщины. 12 ноября 1774 года Орлов получил приказ "поймать всклепавшую на себя имя во что бы то ни стало". Он был даже уполномочен Екатериной Второй подойти к Рагузе с эскадрой, потребовать выдачи княжны Таракановой и, если сенат Рагузской республики откажет ему в том, бомбардировать город! Опасность, которую представляла "самозванка" для императрицы, не соответствовала ее реальной значимости и совершенно не могла оправдать начала военных действий против Рагузской республики.

Но захват княжны обошелся без пушечных выстрелов. Алексей Орлов просто вскружил ей голову и предложил сыграть свадьбу на своем флагманском корабле. 21 февраля 1775 года Орлов заманил княжну Тараканову на русский корабль "Исидора". Ее приняли как царицу, с салютом и криками "Ура!". Здесь счастливую пару "обвенчали". А потом ... адмирал Грейг неожиданно арестовал "молодоженов" . Уже будучи под арестом она написала письмо Орлову, в котором уверяла его в своей неизменной любви и просила помочь ей освободиться. Продолжая играть комедию, граф, который всё ещё опасался возможной мести со стороны сообщников «злодейки», написал по-немецки ответ, в котором уверял, будто сам находится «под караулом», но приложит все усилия, чтобы бежать и освободить ее. Комедия была направлена среди прочего и на то, чтобы удержать пленницу от попытки самоубийства. В это же время посланники графа в спешном порядке отбыли в Пизу, чтобы захватить имущество и бумаги самозванки, а также распустить её свиту, что и было с успехом проделано.

Арест принцессы вызвал возмущение в Ливорно, Пизе и Флоренции. По сведениям, даже тосканский герцог Леопольд выразил свое возмущение подобным нарушением международного права, не получив из России, впрочем, никакого ответа. В течение двух дней, пока русская эскадра ещё стояла на рейде, её постоянно окружали лодки полные местных жителей, и только цепь солдат на палубе, угрожавших открыть огонь, удерживала их на почтительном расстоянии.

26 февраля эскадра снялась с якоря и взяла курс на Россию. Для пленницы был выделен персональный врач, с ней оставлена прислуга, и, по приказу Орлова, «княжне» для развлечения в пути доставлены были книги на нескольких языках. Сам Орлов, опасаясь мести итальянцев, спешно выехал из страны сухим путем, не дожидаясь разрешения императрицы. Христинек с донесением о захвате пленницы был отправлен в Петербург, причем все подробности ему было вменено в обязанность передать на словах.

По воспоминаниям адмирала Грейга, выполнить порученное ему оказалось крайне тяжело. Вплоть до прибытия в английский порт Плимут, «княжна» вела себя достаточно спокойно, как видно, все ещё надеясь на помощь Орлова. Однако, во время стоянки с ней вдруг случился нервный припадок, в результате чего она упала в обморок. Когда её вынесли на палубу, желая таким образом привести в себя, она через некоторое время вскочила и попыталась выпрыгнуть за борт, прямо в проплывавшую мимо рыбацкую лодку. В последний момент пленницу удалось задержать.

В дальнейшем, понимая всю отчаянность своего положения «княжна» несколько раз пыталась наложить на себя руки - в частности выбросившись за борт, в результате чего за ней пришлось вести постоянное наблюдение.

Через четыре месяца, 24 мая 1775 года, капитана Преображенского полка Александра Матвеевича Толстого вызвали к генерал-губернатору Санкт-Петербурга князю Александру Михайловичу Голицыну. "Вам надлежит тайно и срочно с отрядом солдат отправиться в Кронштадт, забрать с только что прибывшего корабля секретную особу и немедля доставить ее в Петропавловскую крепость", - сказал князь. За малейшее нарушение капитану грозила смертная казнь. Надо отметить, - тоже весьма необычная строгость, учитывая, что доставить в крепость нужно было безродную авантюристку, не имевшую в России никакой поддержки.

Вести дело императрица поручила Александру Михайловичу. Он должен был узнать настоящее имя "бродяжки", ее покровителей и дальнейшие планы. Но здесь коса нашла на камень. Угрозы, лесть, хитрость - все было напрасно. Женщину лишили одеял, теплой одежды, стали отвратительно кормить. Сутки напролет в камере, при свечах, находились офицер и несколько солдат, которые, сменяя друг друга, не спускали с нее глаз. Арестатке становилось все хуже, но она продолжала упорствовать.

Первый допрос «принцессы» был проведен на следующий же день - 26 мая, причем секретарь Василий Ушаков заблаговременно составил список тезисов, интересующих следствие. Сам допрос велся на французском языке, секретарь же записывал по-русски, и эту запись переводили пленнице непосредственно перед тем, как просили подписать протокол. На допросах «принцесса» дала подробные показания о своём детстве, утверждая, что провела ранние годы в Киле у некоей госпожи Пере или Перон, затем в 1762 г, в возрасте 9 лет её вместе с нянькой Катериной («немкой из Голштинии»), некие незнакомцы вывезли в Петербург, после чего пообещали доставить в Москву к родителям, но вместо того отвезли к «персидской границе», и поселили у некой «образованной старушки», где «принцесса» чудом осталась жива после попытки Петра Третьего извести её с помощью яда.

В следующем 1763 г. с помощью «татарина» ей вместе с нянькой удалось якобы бежать в Багдад, где её поселил у себя «богатый перс Гамет», откуда год спустя она перебралась в Исфахан к некоему персидскому «князю Гали». Здесь она получила блестящее образование под руководством француза Жака Фурнье, при том что «князь Гали» постоянно называл её дочерью Елизаветы Петровны. В 1769 г. из-за вспыхнувших в Персии волнений Гали под именем Крымова вернулся в Россию, выдавая «принцессу» за собственную дочь. Через Астрахань и Петербург они наконец выехали из России, и через Германию и Францию попали в Лондон, где вынужденная по неизвестной причине расстаться со своим покровителем, «принцесса» отправилась назад в Париж, где приняла имя «принцессы Али», то есть «дочери Гали».

В дальнейшем, по её словам, она отправилась в Италию, чтобы вновь связаться с Гали и раздобыть у него денег, необходимых для хлопот по делу о защите прав князя Лимбургского на Голштинское герцогство, и в то же время собиралась в Россию, чтобы выяснив окончательно, кто она и кто её родители, постараться получить у Екатерины фамилию и титул. Здесь же по её словам, она встретилась с Радзивиллом, который с огромным трудом смог её уговорить отправиться вместе с ним в Стамбул, при том что принцесса якобы всеми силами уговаривала его «отказаться от неосуществимых намерений» и отрицала родство с императрицей Елизаветой, так как не имела тому никаких доказательств. Документы же, захваченные в Пизе были, как она уверяла, получены «от некоей женщины в анонимном письме».

Императрица пообещала заключенной в сыром каземате Петропавловской крепости женщине свободу. От нее требовалось лишь одно - признать, что она самозванка, а не дочь покойной императрицы Елизаветы Петровны, и назвать себя любым другим именем. Узница слабела, у нее случались приступы кашля, но она не соглашалась получить свободу такой ценой и упрямо подписывала свои письма к императрице одним только именем Элизабет. Эта, казалось бы, мелочь, приводила в бешенство Екатерину Вторую. В соответствии с обычаем того времени подписываться одним именем имели право только царственные особы.  Екатерина писала Голицыну:

"… велите к тому прибавить, что никто ни малейшего не имеет сомнения о том, что она авантюрьерка, и для того вы ей советуйте, чтоб она тону убавила и чистосердечно призналась в том, кто её заставил играть сию роль, и откудова она родом, и давно ли плутни сии примышленны".

По свидетельству авантюриста Винского, отбывавшего заключение в Алексеевском равелине через несколько лет после смерти «княжны», тюремщики вспоминали, будто в конце июля 1775 г. к пленнице приезжал граф Орлов; она же разговаривала с ним резко и громко, едва не переходя на крик. Неизвестно, впрочем, насколько достоверны эти сведения. Тот же Винский утверждает, что «княжна» погибла во время наводнения 1777 года, так как для её спасения не было принято никаких мер.

Существует так же версия, что умерла она от чахотки 4 декабря 1775 г., скрыв тайну своего рождения даже от священника, присланного Голицыным по просьбе заключённой. Её похоронили солдаты из охраны во дворе крепости. Обрядов при погребении не было совершено никаких.

Все лица, задержанные вместе с «княжной», были освобождены. Им вручили деньги для возвращения в Западную Европу с условием никогда более не появляться в России под страхом смертной казни без суда.

Усилия правительства по сохранению тайны в деле самозванки способствовали распространению самых невероятных слухов о её судьбе. Сведения, дошедшие до иностранных дипломатов, были случайны и отрывочны. Так, в феврале 1776 года саксонский посланник, барон Сакен, сообщал, что «сумасшедшая, так называемая принцесса Елизавета», умерла в Шлиссельбурге «два дня тому назад». О судьбе лиц, её сопровождавших, Сакену ничего не было известно.

Одной из причин безоговорочного признания Таракановой самозванкой, по мнению историков, является наличие настоящей княжны, рожденной от морганического брака императрицы Елизаветы Петровны и графа Алексея Разумовского, бывшего певчего из украинского села Лемеши. За свой удивительный голос он был привезен в Петербург и представлен Елизавете. По некоторым сведениям, около 1744 года у них родилась девочка, которую назвали Августой. С момента рождения до заточения по повелению императрицы Екатерины Второй в московский Ивановский монастырь о ней не было известно ничего: где родилась, когда была отправлена за границу, где получила воспитание, откуда была привезена силой в Россию. Августа неожиданно "выныривает" из ниоткудка в 1785 году. Постриженная под именем Досифея, она прожила в монастыре до своей кончины в 1810 году. По описаниям современников она была среднего роста, стройна и хранила на своем лице «следы редкой красоты». Но из монахинь монастыря ее практически никто не видел. Жила она в полнейшем уединении. Даже церковное богослужение совершалось исключительно для нее одной. Последние годы она провела в безмолвии и считалась "праведной". Воспитанниками Досифеи стали братья Путиловы, в дальнейшем также избравшие монашество. Единственное написанное её рукой письмо адресовано именно им.

О том, что в Ивановском монастыре тайно содержится дочь императрицы Елизаветы и Разумовского, в Москве никто не знал. Почти никто. Среди вельмож, посвященных во многие политические тайны России, был тот самый Орлов, обманом заманивший княжну Тараканову на корабль и привезший ее в Петербург на расправу Екатерине Второй.  И вот, что удивляло жителей Москвы: "Граф Алексей Орлов-Чесменский, доживавший свой век в Москве, никогда не ездил мимо Ивановского монастыря, и если нужно было ехать мимо, всегда делал крюк". Можеть быть, делает предположение писатель П. Мельников, он думал, что "таинственная пленница Ивановского монастыря и красавица, называвшаяся в Италии дочерью императрицы Елизаветы, одно и то же лицо"?
В предположении, что самозванка не умерла в Петропавловской крепости, а была тайно заточена в монастырь, нет ничего удивительного. На Руси было принято так расправляться со знатными женщинами - заживо хоронить их в монастырях.

О принадлежности монахини Досифеи к роду Романовых москвичам стало известно только в день ее похорон. Они проходили при большом стечении народа. Отпевал её старший викарий Московской епархии архиепископ Дмитровский Августин. На похоронах присутствовали высокопоставленные представители московского духовенства, сенаторы, члены опекунского совета и вельможи елизаветинского времени. Сюда же явился тогдашний губернатор Москвы Андрей Гудович в парадном облачении. Автор биографии самозванки Таракановой П. Мельников не преминул заметить, что Гудович был женат на Прасковье Кирилловне Разумовской, которая, если считать Августу дочерью Елизаветы, приходилась бы монахине кузиной. Августу похоронили в Новоспасском монастыре. Позднее её останки были перенесены в церковь Романа Сладкопевца - усыпальницу рода бояр Романовых, а над её изначальным захоронением воздвигли часовню. На её могильной плите выбита надпись:

"Под сим камнем положено тело усопшей о Господе монахини Досифеи, обители Ивановскаго монастыря, подвизавшейся о Христе Иисусе в монашестве двадцать лет, а скончавшейся февраля 4-го 1810 года. Всего её жития было шестьдесят четыре года. Боже, всели её в вечных Твоих обителях!"

Гликерия Ивановна Головкина, воспитанница Ивановского монастыря, одна из немногих, кому удалось пообщаться с Досифеей, записала рассказ монахини о себе, и спустя 55 лет он был опубликован в «Русской летописи»:

"Это было давно: была одна девица, дочь очень, очень знатных родителей, и воспитывалась она далеко за морем, в теплой стороне, образование получила блестящее, жила она в роскоши и почете, окруженная большим штатом прислуги. Один раз у неё были гости, и в числе их один русский генерал, очень известный в то время; генерал этот и предложил покататься в шлюпке по взморью; поехали с музыкой, с песнями; а как вышли в море - там стоял наготове русский корабль. Генерал и говорит ей: «Не угодно ли вам посмотреть на устройство корабля?» Она согласилась, взошла на корабль, - а как только взошла, её уж силой отвели в каюту, заперли и приставили к ней часовых… Через несколько времени нашлись добрые люди, сжалились над несчастною - дали ей свободу и распустили слух, что она утонула... Много было труда ей укрываться... Чтобы как-нибудь не узнали ее, она испортила лицо свое, натирая его луком до того, что оно распухло и разболелось, так что не осталось и следа от её красоты; одета она была в рубище и питалась милостыней, которую выпрашивала на церковных папертях; наконец, пошла она к одной игуменье, женщине благочестивой, открылась ей, и та из сострадания прнютила её у себя в монастыре, рискуя сама попасть за это под ответственность". 

Аналогичные сведения имеются также в РБС (Русский биографический словарь) под редакцией А. А. Половцова. Воспроизводится также портрет, предположительно изображающий Августу, на обороте которого было написано «Принцесса Августа Тараканова, в иноцех Досифея».

Современные исследователи, замечая, что рассказ этот почти в точности повторяет историю самозванки Таракановой, ставят под сомнение как искренность монахини, так и её принадлежность к царскому роду.

Уже в новейшее время могила Августы была вскрыта, причём, как оказалось, монахиня была горбуньей, видимо, из-за полученной в детстве травмы, круглолицей и внешности весьма посредственной. Впрочем, противники подобной точки зрения заметили, что во время разграбления монастыря солдатами Наполеона, подлинное надгробие могло быть сдвинуто, и на месте захоронения Августы оказалась другая женщина. От их внимания не ускользнуло также, что череп умершей сохранился очень плохо, и делать какие-то выводы уже поэтому достаточно преждевременно. Генетической экспертизы, которая могла бы положить конец спорам, проведено не было.

Кроме того, в России XVIII и XIX веков ходили многочисленные слухи об иных «дочерях» Елизаветы и Разумовского. Так Михаил Иванович Семевский в своей статье «Заметка об одной могиле в посаде Пучеж» приводит рассказ о якобы жившей в Пушавинском монастыре дочери Елизаветы и Разумовского, известной под именем Варвары Мироновны Назарьевой или инокини Аркадии, умершей в 1839 г. Подобные же слухи были зафиксированы в Уфе, Екатеринбурге, Нижнем Новгороде, Костроме и т. д., где в соответствующее время были спрятаны в монастырях несколько женщин, якобы принадлежавших к высшему Петербургскому обществу и официально объявленных "умалишёнными".

Вот такой "коктейль" из женских судеб. Множество женских ликов... А может быть источник всех этих историй одна женщина? Многие слышали хоть раз в жизни имя "княжна Тараканова", но никому неизвестно достоверно кто она. Политическая авантюристка, самозванка или дочь императрицы Елизаветы Петровны, «искательница приключений» Принцесса Елизавета Владимирская или монахиня Досифея? Тайну свою эта женщина унесла с собой в могилу.

Фотографии по теме см. в разделе "Фотографии", в папке Женские лики истории.